Всё это очень живописно, только вот мне не подходит, не перечитываю я своего дневника в рубрике лытдыбр. Да и записываю с толком, с расстановкой, не за полчаса после чая, как у Вирджинии. Кстати, чай готов, и уже даже выпит. Студил воду в кастрюле, чтобы было быстрее, что, конечно же, не означает, что написание данного поста отняло у меня только полчаса.

Кстати, о стремительности, я хоть и пишу медленно, а заметил, что в последнее время стал несколько развязен, в том смысле, что менее мучительно подыскиваю слова, брякаю первое, что приходит в голову, и по прочитыванию нахожу, что и так сгодится. Ранее такого не было, днями мог мучиться, в попытках отыскать более адекватно выражающий мои мысли и переживания синоним.

Но вернусь к событиям вчерашнего дня, опять же сомневаюсь, что столь громкое слово как «события» здесь уместно.
Хотел сказать о вечере, когда я, наконец, нашёл в себе силы немного порисовать.
Рисовал в этот раз под бразильский сериальчик. Расслабляющее звучание босановы, тупые, не заставляющие оборачиваться к экрану диалоги. Вот уж не ожидал, что такое сопровождение мне понравится!

Видимо тут сыграл роль воскресный просмотр «Поймай меня, если сможешь», вернее последующее прослушивание саундтрека к нему.
«The Girl from Ipanema» забурилось в голову особенно глубоко, который день хожу, этот хит прошлого века напеваю, верне сказать, ною.

К половине первого и тех не осталось, я нарезал круги вокруг дома, удивляясь прямо-таки звенящей тишине – как будто не новогодняя ночь, а утро первого числа.
Один раз только на человека наткнулся.
-Стой, где стоишь, братишка! С новым годом тебя!
Остановился даже, трепеща от неминуемой встречи с явно подвыпившим субъектом, но скоро понял, что обращаются не ко мне, - прохожий общался по сотовому.

Телевизор включил уже по московскому новому году, всего кажется минутой позже курантов, Путина, однако не застал, зато застал Стасика Михайлова. В общей сложности сему певцу земли русской отвели около трёх, если считать с сольником, часов новогоднего эфира. Куда там президенту!

Немножко послушал эту суперзвезду, не удержался, а также, заценил свой гимн на Культуре.
«Мой тяжкий крест - уродства вечная печать
Я состраданье за любовь готов принять
Hет, горбун отверженный с проклятьем на челе
Я никогда не буду счастлив на земле.»

На большее меня не хватило. Лёг спать.

Похмелья конечно не было – одну банку пива я опрокинул ранним вечером, другую дососал после полуночи, и всё же я чувствовал себя неважно. Меня не то долго варили в котле, не то били колотушками.
Тяжело, короче говоря, начинался день.

«Книгу зеркал» дочитал, но был, признаться, несколько разочарован. Завязка намного интереснее развязки, а середина и вовсе утомительная – в стиле Агаты Кристи. Впрочем, именно на середине мне вдруг ни с того ни с сего стало страшно, будто не детектив читаю, а хоррор. Видно это оттого, что я себе навоображал активное копание в мозгах всех участников драмы. На деле же всё повествование есть иллюстрация к следующей бессмертной строке: «ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад».
Не надо спецом ничего в голову закладывать, память без сторонних манипуляций события исковеркает. Сколько людей, столько версий случившегося, а правда, если она вообще есть, может быть совершенно им параллельна.
Это я, кстати, не так уж давно понял, лет этак в двадцать с небольшим, до того наивно полагал, что если залезть в машину времени, то можно узнать, что происходило на самом деле – как-то не учитывал восприятия того, кто будет сидеть в этой самой машине.

Включив вечерком телевизор, попал на Битву Экстрасенсов, а именно на вычисление казахского гея. Подумалось, что надо бы этому пареньку не помощи экстрасенсов искать, а перебираться в Европу, на худой конец в Москву – живее будет.

До одиннадцати телевизор не включал, в сети зависал, а после решил-таки посмотреть, что там показывают. Показывали «Гарри Поттер и философский камень». Как было не посмотреть!

Смотрел в полудрёме – десять часов мне не хватило, чтобы безболезненно сидеть до полуночи и позже, - поэтому надеялся в сегодняшнем сне в Хогвартсе побывать. Надежда, к сожалению, не оправдалась.

Ну, то есть школы-то были – одна вроде как музыкальная, другая, - это уже точно, - общеобразовательная, но это же блин, не Хогвартс! Хотя конечно как посмотреть…
В первой школе я демонстрировал – не слишком правда, успешно, способность к полётам, во второй, - смотрел, как нинздя с вишней расправляются. Дерево стояло прямо в классе, в кадке, и вот значит, они подпрыгивали, пробегали по стене и с пронзительным криком «кийя» отсекали выбранную ветку ударом ноги. Не единожды я был осыпан дождём из пахучих лепестков. В конце концов, меня попросили присоединиться к расправе над деревом, но я отказался – жалко его стало.
Представление очевидно отчасти навеяно книжками о Фандорине, отчасти занятиями карате в той же самой школе. «Кийя» уж точно из детства. Не помню, кстати, чтобы это кричал, наверное, прямо как в хоре, только рот разевал.

Опять, чувствую, день проходит мимо. Из вчерашних полезных дел могу назвать разве только мытьё посуды – половина моей работы уже пошла насмарку, - и поход за билетом на Аквариум, - поздно спохватился, самые дешёвые места раскупили. Переплатил не сказать, что очень много, но больше у меня не было с собой ни копейки, пришлось тащиться домой пешком.

Погода стояла странная, жара, но с прохладным влажным ветром. Я сразу вспомнил свою поездку в Питер. В Эрмитажном сквере было не продышать, но когда мы вышли к Неве, я невольно себя облапал, из-за пота пробило ознобом.

Вот и на аллее, где я так и не смог выбрать ни одно подходящее под натуру дерево – все побелённые, со спиленными нижними ветками, - я то обливался мерзким, пахнущим котами потом, то дрожал.

Придя к себе, упал на диван и долго не шевелился. Потом всё же уговорил себя что-нибудь посмотреть, какой-нибудь сериальчик на сон грядущий. Долго изучал превью, ни одно не цепляло, только когда увидел одну картинку во второй раз, не только в новых поступлениях, но и в популярном, решил, что на сегодня хватит, чем дольше я здесь сижу, тем больше ломаю режим.

Сериальчик походил на полуосознанный сон: сверхспособности, непонимание, где кончается реальность, и начинается фантазия – бесконечные расспросы себя и других по этому поводу, наплыв воспоминаний параллельно сюжету. Всё это хорошо было мне знакомо, а потому не вызывало отвала башки, на что сетовали зрители в комментариях. Называется Легионом. Может даже продолжу его смотреть, хотя опять же первый сезон, и неизвестно когда выйдет второй, вернее известно, когда не только о первом сезоне, но и о самом сериале забудешь.

-Ты спишь? – позвонила мать часом позже, когда я захлопнул ноут, и начал потихоньку проваливаться в дрёму.
-Да.
-Пишут, клещи сейчас опасные, хотела тебя предупредить!
-И ради этого ты меня разбудила? – доходит до меня абсурдность происходящего, только вот поздно, в трубке тренькнуло ещё до того как я раскрыл рот.
Тупо смотрю на трубку. Явь всё тот же сон.

Похмелился только что, с чем себя и поздравляю. Не думал, что меня с двух бутылок пива и двух стрельнутых в сквере сигарет будет тошнить два часа, и не утром, в тот же день. Да и утром, точнее в четыре часа пополудни, когда я, наконец, продрал свои ясны очи, нельзя было сказать, что я чувствую себя прекрасно. Старость, как говорится, не радость, а, добавлю от себя, - та ещё гадость!

В центр выбрался из-за сна, хотел удостовериться, что всё так, как обставило моё подсознание. Прогулка, к сожалению, вызвала больше расстройства, чем радости.
Так деревья, на которые я лазил, будучи студентом, не просто срубили, а выкорчевали, как будто их и не было. Многие дома выселили, очевидно, готовя старину под снос. Люди тоже разочаровали. Некогда собиравшиеся в сквере неформалы уступили место драчливым армянам, что они делили, не знаю, но хотелось пройти это место стороной.

Завернув в магазин за второй бутылкой, нечаянно наткнулся на хостел. Оттуда вышел худосочный молодой человек, про которого я почему-то сразу подумал, что такому самое место в офисе Навального. К своему удивлению я встретил совершенно прозрачную контору вверх по улице. Уже минут через двадцать моё предположение подтвердилась – молодой человек стоял в том самом офисе. Потом я долго улыбался – с такими догадками только на Битву экстрасенсов!

Всё это впрочем, было позже, когда моя социальная тревожность порядком рассосалась. Изначально мне было так худо, что я хотел остаться дома. Больше всего доставалось прессу, который прямо-таки вдавился в позвоночник, и горлу – в нём собрался слёзный комок. По дороге на остановку, я спросил себя – что такое, почему я так нервничаю.
К выходу в люди меня подтолкнул не только сон, я собирался на выставку, но ещё утром узнал, что ошибся с датой, открытие её было намечено на одиннадцатое, а не на десятое число. Можно было расслабиться – я всего лишь иду на улицу, но не на окраинную, а на центральную. Однако расслабления я не чувствовал.

И тут мне всё стало ясно – я вспомнил, что не особо нервничал, посещая не только улицы, но и музеи других городов. А всё почему? Во-первых, я был на сто процентов уверен, что не встречу никого из знакомых, во-вторых, знал, что вряд ли когда-нибудь сюда вернусь . С родным городом не так! Наткнёшься на кого, придётся рассказывать, как жизнь. А как у меня жизнь? Если кратко – никак не могу выбраться из клетки усталости и фобий.
Совсем кратко – I’m fine, blya.

К счастью, ни одного знакомого лица я не встретил, и мне хватило ума, или скорее усталости, чтобы ни с кем не заговорить. После двух, чего уж там – появилось такое желание. Прямо подростком себя почувствовал: одиноким, жаждущим компании. Досмотрел, кстати «13 причин почему». Первые девять, может даже десять серий использовал как снотворное, очень хорошо помогало, но в концовке начался экшен. По просмотру прочёл комментарии зрителей – многих бесит Ханна, - главная героиня, покончившая с собой. Мол, сама искала приключения на свою задницу. А я вот эту её черту понимаю, порой и впрямь хочется приключений. Риск даёт ощущение, что живёшь. Поэтому-то я и выхожу из дома, как ни смешно это звучит.

Фильм начал смотреть днём, но бросил на половине – поманил запах из раскрытого на кухне окошка: нагретый солнцем асфальт, пыль, выхлопные газы. Не сказать, что приятный букет, но на природе могло быть лучше. Туда я и направил стопы, однако сил было до того мало, что я как свалился на дно траншеи, так и пролежал там два с половиной часа.

Недавно, наткнулся на радио на «Давай поженимся». По-видимому, свататься решил немолодой жених, не знаю уж, к сожалению или к счастью я его не видел, но Гузеева посоветовала ему начать привыкать к земле. Теперь часто ловлю себя на мысли, что мне это пожелание, несмотря на не самый преклонный возраст подходит на все двести!

Читал «Авиатора». Знал, что опять могу сильно расстроиться, но не сумел удержаться, очень уж интересно стало, чем дело кончится. Понятно конечно, куда, как выражается автор – курс лежит, но всё равно, любопытство гложет, не столько даже по поводу содержания, сколько по форме. Как закономерный итог будет представлен. Может вправду статься, что никак. Дневник всё-таки. Не помню ни одного дневника с финалом. Допустим, автор его умер – не он же об этом сообщит. Астральное тело слишком тонко, чтобы вести записки.

Впрочем, теперь согласно воле писателя, дневник ведут сразу трое героев. Заметил, что в отличие от главного героя, если кратко – авиатора, его лечащий врач и девушка способностью выворачивать душу наизнанку не обладают. Не знаю даже в чём тут дело – интонация и лексикон меняются несильно, - я даже не всегда сходу могу определить, кто «взялся за перо», но не трогает и всё тут. Может, потому что их взгляды больше направлены на настоящее, а какая в настоящем печаль? Так только…её зародыши.

В последней главе, что я читал, главный герой предложил своим близким описывать только общие для всех вещи, вроде комариной трели. Я часто над этим, кстати, задумываюсь – пишу ли я что-то универсальное, понятное всем и каждому или же выдаю настолько уникальные переживания, что у стороннего читателя остаётся при прочтении лишь недоумение. Точнее даже не так, понятно, что я пишу и так и сяк, но какова пропорция?
Сложно такие вещи изнутри оценить. Впрочем, не думаю, что взгляд снаружи будет хоть сколь-нибудь объективен. Очевидно же, что одному я буду представляться чересчур нормальным, другому – круглым шизиком.

Что до инициативы главного героя, то я, к сожалению, своим близким вести дневники предложить не могу, - бесполезное это дело. Вообще мне кажется, вести дневник не каждый сумеет. И дело тут не только в неумении выражаться письменно, это можно до некоторой степени развить, тут ведь ещё и смелость нужна, иначе получится как у Николая Второго. Что он, кстати, сегодня, но сто лет тому назад накатал?
«Ночью мороз дошёл до 3°. Кроме того, дул холодный ветер. В 11 ч. пошли к обедне. Гулял с Татьяной. Читал до обеда у себя и вечером детям».
Ну, да классика жанра. Вообще же меня не устаёт поражать эта способность дневников. Неважно, как давно делались записи – хоть сто лет назад, хоть двести, всё равно при чтении возникает ощущение, что всё происходит здесь и сейчас, что автор жив.

Но продолжу своё повествование. Начитавшись до напоминающих жалюзи полосок на сетчатке, я перевёл взгляд на небо. Зацепившееся за голое дерево облако сложились в птичий череп. Зарисовал его ленивыми штрихами. Конечно же, в инвертированном виде – графит – чёрный, облако-белое.

Картина не была безмолвной, с самого утра задувал ветер. Окружающие меня тополя шумели прямо по Некрасову. «Идёт-гудёт зелёный шум, зелёный шум, весенний шум!» Стихотворение, кажется, если без ремарок, - страшное, спасает то, что память на стихи у меня плохая, если и западёт, что в ум, то не дальше, чем на пару строчек.
К закату ощущение лета усилилось – кругом разлилось золотое сияние. Идти домой не хотелось, но глотка сильно пересохла. Отвратительное ощущение, которое пришлось лечить чаем.

Вечером «Доктора Стрэнджа» досмотрел. Запись грузилась так плохо, что я даже вспомнил мучения с видеокассетами. Носители информации меняются, а проблемы никуда не деваются.

Ещё начал слушать посоветованного на демиарте «Авиатора» Водолазкина. Я поделился своим ощущением близости начала двадцатого века, настолько острой, что нельзя исключать идеи реинкарнации. Тут мне и посоветовали Водолазкина. Прослушал совсем немного, но уже успел проассоциировать себя с главным героем. Я так понял, он каким-то образом попал из начала века в его конец. Вот и у меня такое же ощущение, заснул там, проснулся здесь, и с этим надо как-то смириться.

По субботам на Культуре показывают фильм об одной неделе 1917-го года, он так и называется «На этой неделе. Сто лет назад». Первый такой фильм я посмотрел со слабеньким ощущением под ложечкой, но второй просмотр повлиял на меня так мощно, что я целый час не мог прийти в себя. Может, конечно, и совпадение, но так я снова среагировал на фигуру Керенского. Напомню, что впервые я вздрогнул, увидев его в исполнении Башарова.
Затем дрожь прошла по мне при просмотре «Битвы экстрасенсов». Выпуск был посвящён Распутину, но Керенского там тоже показали. И вот теперь Культура!

Началась моя реакция, впрочем, не с дрожи, а с тошнотворного ощущения потусторонности. В поджелудочную будто вливали что-то едкое, тоненькой струйкой вещество наполняло железу, когда же она переполнилась – началась вибрация в солнечном сплетении. Скоро я уже дрожал всем телом. Сидеть казалось самоубийством, я вскочил и заходил по комнате.

Надо наверное, перепроверить реакцию, но я пока не чувствую себя готовым к этому.
В фильме цитировали воспоминания Ольги Добровольской.

«Через несколько дней после переворота Керенский заговорил со мной о моем муже, а затем разговор перешел на Государя, о котором он отзывался не лестно, причем стал говорить, что он удивляется, как мог мой муж, человек умный, быть преданным такому ничтожному человеку, как Император Николай Второй. На это я заметила ему, что я имею по этому вопросу совершенно другие взгляды, и что подобный разговор для меня тяжек, после чего Керенский тотчас же его прекратил.
Затем он куда-то уехал и вернулся только на другой день поздно вечером, я в это время была у себя и собиралась ложиться спать, как мне неожиданно доложили, что Керенский просит меня принять его.

Я сейчас же к нему вышла. Он заявил мне, что был в Царском Селе и почти все время, за эти два дня, провел с Государем, и что он желает поделиться со мною своими впечатлениями. Затем с какою-то возбужденностью Керенский стал мне скоро и горячо говорить, что до этой поездки он совершенно иначе рисовал себе Государя и когда приехал в Царское, то думал, что встретится с жалким ничтожеством. Но вышло совершенно иначе. Керенский застал Государя за распилкой дров в парке, покрытого опилками и с всклокоченными волосами. При этой обстановке он не узнал его. Но стоило только Государю поднять на него свои приветливые глаза, как Керенский сразу же почувствовал, кто он.

При том с искренностью, которая меня тронула, Керенский рассказал, что он сразу понял, несмотря на скромный рабочий облик Государя, что стоит перед человеком, который в духовном отношении высок. Государь спокойно, внимательно и доброжелательно поздоровался с ним и стал также спокойно и совершенно объективно говорить о текущих событиях.

Керенский, по его словам, призадумался, как к нему обратиться и хотел сказать: «полковник», но в это время он на меня так взглянул своими дивными глазами, что я невольно сказал «Ваше Величество»; сейчас же заметив мое смущение, Государь по своей чуткости, которую я тоже понял, стал говорить со мною еще более благожелательно. Это в свою очередь еще больше заставило меня почувствовать всю ту пропасть, которая нас отделяла».

Далее Керенский, в том же страстном, но вполне искреннем тоне, продолжал свой рассказ, подчеркивая, что он вполне убедился за эти два дня, что единственно, чем был всецело поглощен Государь, это своей безграничной преданностью родине и что он думает только о благе России, причем совершенно просто заявил в разговоре Керенскому, что если для этого нужна его жизнь, то он готов с радостью ее отдать. Наконец Керенский высказал, что он должен сознаться, что Государь вовсе не ограниченный и не необразованный человек, наоборот он поразил его своим разносторонним образованием, умом и огромной памятью, осведомленностью и при всем этом обаятельностью.

Несколько раз во время своего порывистого рассказа Керенский восклицал: «как жаль, что он был так мало популярен и так не понят, ведь нам его рисовали совсем иным».